|
Шеншин Афанасий Афанасьевич (Фет)
Шеншин (Афанасий Афанасьевич, он же Фет), - известный русский
поэт-лирик. Родился 23 ноября 1820 года неподалеку от города
Мценска, Орловской губернии, в деревне Новоселках, сыном богатого
помещика, ротмистра в отставке, Афанасия Неофитовича Шеншина.
Последний женился за границей на лютеранке, но без православного
обряда, вследствие чего брак, законный в Германии, был признан
незаконным в России; когда же в России был совершен обряд
православного венчания, будущий поэт уже проживал под материнской
фамилией "Фет" (Foeth), считаясь внебрачным ребенком; только
под старость Фет стал хлопотать об узаконении и получил фамилию
отца. До 14 лет Ш. жил и учился дома, а затем в городе Верро
(Лифляндский губернии), в пансионе Кроммера. В 1837 г. его
перевезли в Москву и поместили у М.П. Погодина  ; вскоре за тем Ш. поступил в Московский университет, на историко-филологический
факультет. Почти все студенческое время Ш. прожил в семье
своего товарища по университету, будущего литературного критика
Аполлона Григорьева , имевшего влияние на развитие поэтического дара Ш. Уже в 1840
г. появился в Москве первый сборник стихов Ш.: "Лирический
пантеон А. Ф.". Сборник успеха в публике не имел, но обратил
на себя внимание журналистики, и с 1842 г. в Погодинском "Москвитянине"
нередко помещались стихотворения Фета (сохранившего эту фамилию,
в качестве литературного псевдонима, до конца жизни) и А.Д.
Галахов внес некоторые из них в первое же издание
своей "Хрестоматии", 1843 г. Наибольшее литературное влияние
на Ш., как лирика, оказывал в то время Гейне. Желание дослужиться
до дворянства побудило Фета поступить на военную службу. В
1845 г. он был принял в кирасирский полк; в 1853 г. перешел
в уланский гвардейский полк; в крымскую кампанию находился
в составе войск, охранявших Эстляндское побережье; в 1858
г. вышел в отставку, подобно своему отцу, штаб-ротмистром.
Дворянских прав Ш., однако, достигнуть тогда не удалось: необходимый
для того ценз повышался по мере того, как Фет повышался по
службе. Тем временем росла его поэтическая слава; успех вышедшей
в 1850 г. в Москве книги "Стихотворения А. Фета" открыл ему
в Петербурге доступ в кружок "Современника", где он познакомился
c Тургеневым и В.П. Боткиным
; с последним он подружился, а первый
уже в 1856 г. писал Фету: "Что вы мне пишете о Гейне? - вы
выше Гейне!" Позднее Ш. познакомился у Тургенева с Л.Н. Толстым  , вернувшимся из Севастополя. Кружок "Современника" общими силами
выбрал, проредактировал и красиво напечатал новое собрание
"Стихотворений А.А. Фета" (Санкт-Петербург, 1856); в 1863
г. оно было переиздано Солдатенковым в двух томах, причем во 2-й вошли переводы Горация и др. Литературные
успехи побудили Ш. оставить военную службу; к тому же он в
1857 г. женился в Париже на Марье Петровне Боткиной и, чувствуя
в себе практическую жилку, решил посвятить себя, как Гораций,
сельскому хозяйству. В 1860 г. он купил хутор Степановку с
200 десятин земли, в Мценском уезде, и энергично принялся
хозяйничать, живя там безвыездно и лишь зимой наезжая ненадолго
в Москву. В течение десяти с лишком лет (1867 - 1877) Ш. был
мировым судьей и писал в это время в "Русском Вестнике" журнальные
статьи о сельских порядках ("Из деревни"), где выказал себя
столь убежденным и цепким русским "аграрием", что вскоре получил
от народнической печати кличку "крепостника". Хозяином Ш.
оказался превосходным, в 1877 г. бросил Степановку и купил
за 105 000 рублей имение Воробьевку в Щигровском уезде, Курской
губернии, близ Коренной Пустыни; под конец жизни состояние
Ш. дошло до величины, которую можно назвать богатством. В
1873 г. за Фетом была утверждена фамилия Ш. со всеми связанными
с нею правами. В 1881 г. Ш. купил в Москве дом и стал приезжать
в Воробьевку на весну и лето уже дачником, сдав хозяйство
управляющему. В это время довольства и почета Ш. с новой энергией
принялся за поэзию оригинальную и переводную, и за мемуары.
Он издал в Москве: четыре сборника лирических стихотворений
"Вечерние огни" (1883, 1885, 1888, 1891) и переводы Горация
(1883), Ювенала (1885), Катулла (1886), Тибулла (1886), Овидия
(1887), Виргилия (1888), Проперция (1889), Персия (1889) и
Марциала (1891); перевод обеих частей "Фауста" Гете (1882
и 1888); написал мемуары "Ранние годы моей жизни, до 1848
г." (издание уже посмертное, 1893) и "Мои воспоминания, 1848
- 1889 г." (в двух томах, 1890); перевод сочинений А. Шопенгауэра:
1) о четвертом корне закона достаточного основания и 2) о
воле в природе (1886) и "Мир, как воля и представление" (2-е
издание - 1888 г.). 28 и 29 января 1889 г. торжественно отпразднован
в Москве юбилей 50-летней литературной деятельности Фета;
вскоре после того ему было Высочайше пожаловано звание камергера.
Скончался Ш. 21 ноября 1892 г. в Москве, не дожив двух дней
до 72 лет; похоронен в родовом имении Шеншиных селе Клейменове,
в Мценском уезде, в 25 верстах от Орла. Посмертные издания
его оригинальных стихотворений: в двух томах - 1894 г. ("Лирические
стихотворения А. Фета", Санкт-Петербург, с биографией, написанной
К. Р. и под редакцией К. Р. и Н.Н. Страхова ) и в трех томах - 1901 г. ("Полное собрание стихотворений",
Санкт-Петербург, под редакцией Б.В. Никольского ). Как
личность, Ш. представляет собой своеобразный продукт русской
помещичьей и дворянской дореформенной среды; в 1862 г., Тургенев
называет Ш., в письме к нему, "закоренелым и остервенелым
крепостником и поручиком старинного закала". К своему узаконению
он относился с болезненным самолюбием, вызывавшим насмешку
того же Тургенева, в письме к Ш. 1874 г. "как Фет, вы имели
имя; как Шеншин, вы имеете только фамилию". Другие отличительные
черты его характера - крайний индивидуализм и ревнивое отстаивание
своей самостоятельности от посторонних влияний; так, например,
путешествуя по Италии, он завешивал окна, чтобы не смотреть
на тот вид, любоваться которым приглашала его сестра, а в
России он убежал однажды от жены, из концерта Бозио, вообразив,
что его "обязывают" восхищаться музыкой! В пределах семьи
и дружеского кружка Ш. отличался мягкостью и добротой, о которых
неоднократно, с большой и искренней похвалой, отзываются в
письмах к Ш. Тургенев, Л. Толстой, В. Боткин и др. Индивидуализмом
объясняется и практичность Ш., и его ярая борьба с потравами
и покосами, о которой он наивно докладывал публике в своих
журнальных статьях "Из деревни", в ущерб собственной своей
репутации. Этим же обуславливается равнодушие, какое обнаруживает
Ш. в своих "воспоминаниях" к великим политическим "вопросам",
волновавшим его современников. О событии 19 февраля 1861 г.
Ш. говорит, что оно не возбудило в нем ничего, "кроме детского
любопытства". Впервые услыхав чтение "Обломова", Ш. заснул
от скуки; он скучал за "Отцами и детьми" Тургенева, а роман
"Что делать" привел его в ужас, и он написал полемическую
статью в "Русский Вестник" Каткова , но столь резкую, что даже Катков не решился ее напечатать.
По поводу знакомства Тургенева с опальным Шевченком , Ш. отметил в своих "воспоминаниях": недаром "приходилось слышать,
что Тургенев n'etait pas un enfant de bonne maison"! Шеншин
не возвышался даже до понимания литературно-сословных интересов;
суждения Ш. об обществе "Литературный фонд", по отзыву Тургенева
(в 1872 г.), "говоря без прикрас, возмутительны"; "было бы
великим счастьем, если бы действительно вы были самым бедным
русским литератором"! - прибавляет Тургенев. В 1870-х годах
в переписке Тургенева и Ш. встречается все больше и больше
резкостей ("вы нанюхались Катковского прелого духа!", писал
в 1872 г. Тургенев) и разница в политических убеждениях, наконец,
повела к разрыву, о котором больше всего скорбел сам Фет.
В 1878 г. Тургенев возобновил переписку с Ш. и с грустной
иронией пояснил ему: "старость, приближая нас к окончательному
упрощению, упрощает все жизненные отношения; охотно пожимаю
протянутую вами руку"... Говоря в своих "воспоминаниях" о
своей деятельности, как мирового судьи, поэт выражает полное
презрение к законам вообще и к законам о подсудности в частности.
Как поэт, Фет значительно возвышается над Ш. - человеком.
Кажется, будто самые недостатки человека превращаются в достоинства
поэта: индивидуализм способствует самоуглублению и самонаблюдению,
без которых немыслим именно лирик, а практицизм, неразлучный
с материализмом, предполагает наличность той чувственной любви
к бытию, без которой невозможна яркая образность, столь ценная
в оригинальной лирике Ш. и в переводной его поэтике (в переводах
Горация и других античных классиков). Главная литературная
заслуга Ш. - в оригинальной его лирике. Ш. никогда не забывает
правила Вольтера "le secret d'ennyer c'est celui de tout dire"
и той "надписи" (tabula votiva) Шиллера "Художник", которая
(в переводе Минского) гласит: "Мастера прочих искусств по
тому, что он высказал, судят; мастер лишь слога блестит знаньем,
о чем умолчать". Ш. рассчитывает всегда на вдумчивого читателя
и помнит мудрое правило Аристотеля, что в наслаждении красотой
есть элемент наслаждения мышлением. Лучшим его стихотворениям
всегда присущ лаконизм. Пример - следующее восьмистишие из
"Вечерних огней": "Не смейся, не дивися мне в недоуменье детски-грубом,
что перед этим дряхлым дубом я вновь стою по старине. Немного
листьев на челе больного старца уцелели; но вновь с весной
прилетели и жмутся горлинки в дупле". Тут поэт не договаривает
того, что сам он подобен дряхлому дубу, жизнерадостные мечты
в его сердце - горлинкам в дупле; читатель должен сам догадаться
об этом - и читатель догадывается легко и с удовольствием,
так как стилистический лаконизм Фета тесно связан с поэтическим
символизмом, т. е. с красноречивым языком образов и картинных
параллелей. Второе достоинство Фета как лирика, тесно связанное
с его символизмом, это - его аллегоризм, т. е. умение, точно
обозначив в заглавии предмет песнопения, подбирать к нему
удачные поэтические сравнения, оживляющие интерес к прозаическому
явлению; примеры - стихотворения "На железной дороге" (сравнение
железнодорожного поезда с "огненным змеем") и "Пароход" (сравнение
парохода с "злым дельфином"). Третья добродетель великого
лирика - умение небрежно набрасывать слова, картины и образы,
не связывая их стилистически, в полной уверенности, что внутренняя
связь даст в результате то, что называется настроением; общеизвестные
примеры: "шепот... робкое дыханье... трели соловья"... и т.
д. и "чудная картина, как ты мне родна: белая равнина... полная
луна"... и т. д. Такие стихотворения особенно удобны для музыки,
а именно для романса. Неудивительно, что, с одной стороны,
Фет целый разряд своих стихотворений обозначил словом "мелодии",
а с другой стороны, многие стихотворения Фета иллюстрированы
музыкой композиторами русскими ("Тихая звездная ночь", "На
заре ты ее не буди", "Не отходи от меня", "Я тебе ничего не
скажу", музыка Чайковского, и т. д.) и иностранными (та же
"Тихая звездная ночь", "Шепот, робкое дыханье" и "Я долго
стоял неподвижно", музыка госпожи Виардо). Четвертое положительное
качество лирики Фета - его версификация, ритмически разнообразная,
благодаря разнообразию в числе стоп одного и того же размера
(пример: "Тихо вечер догорает" - 4-стопный ямб, "Горы золотые"
- 3-стопный и т. д., в том же порядке) и с удачными попытками
новаторства в комбинации двухсложных размеров с трехсложными,
например, ямба с амфибрахием, что давно уже практикуется в
немецком стихосложении, теоретически допускалось у нас на
Руси уже Ломоносовым, но в русском стихосложении до Фета встречалась
очень редко (пример из "Вечерних огней", 1891 г.: "Давно в
любви отрады мало" - 4-стопный ямб - "без отзыва вздохи, без
радости слезы" - 4-стопный амфибрахий и т. д. в том же порядке).
Все названные достоинства присущи всей вообще области Фетовской
оригинальной лирике, независимо от ее содержания. Иногда,
однако, Фет теряет чувство меры и, обходя Сциллу чрезмерной
ясности и прозаичности, попадает в Харибду чрезмерной темноты
и поэтической напыщенности, игнорируя завет Тургенева относительно
того, что "недоумение - враг эстетического наслаждения", и
забывая, что в словах Шиллера о мудром умалчивании надо подчеркивать
слово "мудрое" и что Аристотелевское "наслаждение мышлением"
исключает головоломную работу над стихами-шарадами и стихами-ребусами.
Например, когда в "Вечерних огнях" Фет, воспевая красавицу,
пишет: "Налету весенних порывов подвластный, дохнул я струей
и чистой и страстной у пленного ангела с веющих крыл", то
невольно вспоминаются слова Тургенева в письме в Фету 1858
г.: "Эдип, разрешивший загадку Сфинкса, завыл бы от ужаса
и побежал бы прочь от этих двух хаотически-мутно-непостижимых
стихов". Об этих неясностях Фетовского стиля следует упомянуть
уже потому, что им подражают русские декаденты. По содержанию
своему, оригинальная поэтика Ш. может быть подразделена на
лирику настроений: 1) любовных, 2) природных, 3) философских
и 4) социальных. Как певец женщины и любви к ней, Фет может
быть назван славянским Гейне; это Гейне незлобивый, без социальной
иронии и без мировой скорби, но столь же тонкий и нервный,
и даже еще более нежный. Если Фет часто говорит в своих стихах
о "благоуханном круге", окружающим женщину, то и его любовная
лирика - тесная область благоуханий, идеалистической красоты.
Трудно вообразить себе более рыцарственно-нежное поклонение
перед женщиной, чем в стихах у Фета. Когда он говорит усталой
красавице (в стихотворении: "На двойном стекле узоры"): "Ты
хитрила, ты скрывала, ты была умна: ты давно не отдыхала,
ты утомлена. Полон нежного волненья, сладостной мечты, буду
ждать успокоенья чистой красоты"; когда он, видя влюбленную
чету, чувства которой не поддаются выражению, с живейшим волнением
восклицает (в стихотворении "Она - ему образ мгновенный",
1892): "Да кто это знает, да кто это выскажет им?"; когда
трубадур поет с бодрым весельем утреннюю серенаду: "Я пришел
к тебе с приветом" и с тихой нежностью вечернюю серенаду "Тихо
вечер догорает"; когда он с истеричностью страстно влюбленного
заявляет своей возлюбленной (в стихотворении "О, не зови!"),
что ей не надо звать его словами: "И не зови - но песню наудачу
любви запой; на первый звук я, как дитя, заплачу, и - за тобой!";
когда он зажигает перед женщиной свои "вечерние огни" "коленопреклонный
и красотой умиленный" (стихотворение 1883 г. "Полонянскому");
когда он же (в стихотворении "Если радует утро тебя") просит
деву: "подари эту розу поэту" и обещает ей в обмен вечно-душистые
стихи, "стихе умиленном найдешь эту вечно-душистую розу",
- возможно ли тогда не восхищаться этой любовной лирикой,
и не готова ли повторить, читая Фета, благодарная русская
женщина восклицание Евы в "Нюрнбергских мейстерзингерах" Рихарда
Вагнера, увенчивающей лаврами своего трубадура, Вальтера:
"Никто, кроме тебя, не может домогаться любви с таким обаянием!"
("Keiner, wie du, so suss zu werben mag!"). Удачных любовно-лирических
стихотворений у Ш. очень много; их можно считать чуть ли не
десятками. Большой знаток и ценитель природы вообще и русской
в особенности, Фет создал целый ряд шедевров и в сфере лирики
природных настроений; эту лирику следует искать у него под
рубриками "Весна. Лето. Осень. Снега. Море". Кому не известны
по хрестоматиям стихотворения "Печальная берега у моего окна",
"Теплый ветер тихо веет, жизнью свежей дышит степь", "На Днепре
в половодье" ("Светало. Ветер гнул упругое стекло")? А сколько
еще у Фета стихотворений менее известных, но подобных же и
не худших! Природу он любит во всей ее совокупности, не только
пейзаж, но и царство растительное, и животное во всех деталях;
поэтому у него так хороши стихотворения "Первый ландыш", "Кукушка"
(1886) и "Рыбка" ("Тепло на солнышке", известна по хрестоматиям).
Разнообразие природных настроений у Фета поразительно; ему
одинаково удаются и осенние картинки (например "Хандра", с
заключительными ее стихами: "Над дымящимся стаканом остывающего
чаю, слава Богу! понемногу, будто вечер, засыпаю".) и весенняя
(например, "Весна на дворе", с оптимистическим заключением:
"В эфире песнь дрожит и тает, на глыбе зеленеет рожь - и голос
нежный напевает: еще весну переживешь!"). В области этого
рода лирики Фет стоит наравне с Тютчевым , этим русским пантеистом или, точнее, панпсихистом, одухотворяющим
природу. Заметно ниже Тютчева Фет в своих лирических стихотворениях,
посвященных философским созерцаниям; но искренно религиозный
поэт, писавший свои "воспоминания" с целью проследить в своей
жизни "перст Божий", в "Вечерних огнях" дал несколько прекрасных
образцов отвлеченной философски-религиозной лирики. Таковы
стихотворения "На корабле" (1857), "Кому венец: богине ль
красоты" (1865), "Не тем Господь могуч, непостижим" (1879),
"Когда Божественный бежал людских речей" (1883), "Я потрясен,
когда кругом" (1885) и т. д. Характерно для поэтики Фета следующее
различие между ним и Лермонтовым
: в стихотворении "На воздушном океане" (в "Демоне") Лермонтов
воспевает байроническое бесстрастие небесных светил, в стихотворении
"Молятся звезды" (в "Вечерних огнях") Фет воспевает кроткое
и христиански-религиозное сострадание звезд к людям ("Слезы
в алмазном трепещут их взоре, - все же безмолвно горят их
молитвы"); у Лермонтова есть мировая скорбь, у Фета - лишь
мировая любовь. Эта мировая любовь Фета, однако, не глубока,
ибо она не в силах объять человечество и современно Ш. русское
общество, волновавшееся в 1860-е годы широкими, до известной
степени общечеловеческими вопросами. Социальная лирика Фета
очень слаба. Вместе с Майковым и Полонским он решил вовсе
игнорировать гражданскую поэзию, провозглашая ее парией среди
других родов лирики. Поминалось всуе имя Пушкина ; проповедовалась теория "искусства для искусства", совершенно
произвольная, отождествлявшая с "искусством для искусства"
искусство без социальной тенденции, без социального содержания
и значения. Фет разделил это печальное заблуждение: "Вечерние
огни" оказались снабженными совершенно непоэтическими предисловиями
на темы об "искусстве для искусства", а в "Стихотворениях
на случай" зазвучали резкие отголоски Катковских передовиц.
В стихотворении "К памятнику Пушкина" (1880) Ш., например,
так характеризует современное ему русское общество: "Торжище...
где - гам и теснота, где здравый русский смысл примолк, как
сирота, всех громогласней - там, убийца и безбожник, кому
печной горшок - всех помыслов предел!". В стихотворении "Перепел"
(1885) Ш. хвалит "умную" литературную "синичку", которая "тихо
и умно сжилась с "железной клеткой", тогда как "перепел" от
"железных игол" себе "только лысину напрыгал"! Особое, не
очень значительное место в литературной деятельности Ш. занимают
его многочисленные переводы. Они отличаются дословностью,
но слог их значительно напряженнее, искусственнее и не правильнее,
чем в оригинальной лирике Фета. Ш. упустил из виду основной
прием лучшего из русских стихотворных переводчиков, Жуковского : переводить мысль, а не выражение подлинника, заменяя эти выражения
равносильными, но составленными в духе русского языка; Жуковский
этим приемом достигал легкости и грации своего переводного
стиха, почти не нуждавшегося в комментариях, которыми Фет
слишком уж обильно уснащает свои переводы античных классиков.
Тем не менее это все-таки лучшие стихотворные переводы из
всех других, имеющихся на русском литературном рынке и посвященных
истолкованию тех же авторов. Особенно известны Фетовские переводы
Горация, которого Ш. переводил видимо con amore, смакуя эпикурейскую
поэзию античного лирика-помещика и мысленно проводя параллели
между идиллическим благодушечаньем Горация и собственным деревенским
житьем-бытьем. Обладая отличным знанием немецкого языка, Ш.
очень успешно перевел Шопенгауэра и "Фауста" Гете. В итоге,
лучшая часть оригинальной лирики Фета обеспечивает за ним
весьма видное место не только в русской, но и в западноевропейской
поэзии XIX века. Лучшие статьи о Фете: В.П. Боткина (1857),
Владимира
Соловьева ("Русское Обозрение", 1890, № 12) и Р. Дистерло (в том же
журнале). Всеволод Чешихин.
|
